МОЯ УЧЁБА В МИИГАиК

1956 - 1962 гг.

Эти воспоминания были опубликованы по поводу 230-летия нашего вуза в

"ALMA MATER". Воспоминания: -М.: Изд-во МИИГАиК, 2009. -316 с.

Нижеприведённый текст не является полным повторением "Воспоминаний".

Он дополнен как текстовым материалом, так и снимками.

Впервые я вошел в здание МИИГАиК весной 1956 г. во время “Дня открытых дверей”. Раньше об этом институте ничего не знал. Окончив в 1955 г. школу, я сдавал экзамены в институт связи на радиофакультет, т.к. интересовался радио и телевидением. Однако для поступления не хватило одного балла. Тогда я пошел в Киевский райком комсомола и попросил устроить меня на работу. Меня направили в ЦК ВЛКСМ, где я проработал полгода агентом по снабжению на Всесоюзной выставке детского творчества, которая была организована в Центральном доме работников искусств. Одновременно решал, куда пойти учиться. Честно сказать, было боязно снова поступать в институт связи. Я не помню, каким образом узнал о МИИГАиК. Возможно, кто-то рассказал, а потом в справочнике для поступающих в вузы я прочитал об институте, в частности об аэрофотосъёмке. Я увлекался фотографией и решил поступать на аэрофотогеодезический факультет. Как потом я узнал от своих сокурсников, многих увлекла аэрофотосъёмка.

Чтобы лучше подготовиться к экзаменам, в первой половине 1956 г. я посещал подготовительные курсы в здании МГУ на Моховой улице, а летом такие же курсы в МИИГАиК. На курсах в МГУ я впервые присутствовал на занятиях, проводимых Меттом Юрием Фомичом, преподавателем МГУ и МИИГАиК. На меня большое впечатление произвело его свободное, можно сказать артистичное, поведение перед аудиторией. У него была прекрасная дикция. Он не просто читал лекцию, а вел беседу с аудиторией, приводил удачные примеры. Например, излагая теорию вероятности, он спросил слушателей, может ли мимо окна по улице пройти сто мужчин. Когда кто-то из слушателей заявил, что этого не может быть, он сказал, что прошла воинская часть. То, что не только на меня произвело впечатление, как Метт Ю.Ф. читает лекцию, подтвердилось в конце, когда он стал зачитывать записки. В одной был вопрос: "Где Вы научились так трепаться?" Юрий Фомич с юмором ответил, что это его личный секрет, но он поделится с автором записки, если тот подойдёт к нему. Однако когда я слушал Метта Ю.Ф. на подготовительных курсах в институте, а потом на занятиях, я понял, что все его примеры повторяются как на магнитофоне.

Вступительных экзаменов в то время было пять: математика, физика, химия, иностранный язык и сочинение. Первый экзамен был по химии, которая в школе мне плохо давалась. Принимал экзамен Александр Иванович Зенькович. Хотя при подготовке к экзаменам со мной занималась моя школьная учительница, отвечал я слабо. В билете был вопрос о содах. Александр Иванович спросил: "Какие бывают соды?" Я ответил, что сода бывает обыкновенная. На что он спросил меня: "А бывает необыкновенная?" и поставил мне три балла. Экзамен по английскому языку принимала Наталия Александровна Дворецкая. Когда я кончил отвечать, она мне сказала, что вначале решила поставить двойку, но по мере моего ответа пришла к заключению, что я заслуживаю пятерку. Но затем она сказала, что на Аэрофаке занятия по английскому языку будет вести заведующая кафедрой Ирина Алексеевна Казанская, а семестровый экзамен будет принимать она. И вот, если я на этом экзамене буду читать текст с таким же произношением, то она поставит мне двойку. На мое счастье семестровые экзамены по иностранному языку отменили. Когда я учился в аспирантуре, занятия вела Наталия Александровна. Я ей рассказал эту историю, но она, конечно, её не помнила.

При моем поступлении в институт ректором (в то время директором) был Муравьёв Михаил Сергеевич. Он нам читал курс по прикладному применению аэрометодов. Во время своих лекций он рассказывал истории из своей практической деятельности. Например, во время создания Московского моря геодезисты столбиками наметили линию затопления, но при затоплении стали поступать сообщения, что в районе населённых пунктов вода поднимается выше столбиков. Стали разбираться и выяснили, что население передвинуло столбики, т.к. им сказали, что вода дойдет только до столбиков. По курсу, читаемому М.С. Муравьёвым, практические занятия вёл Витольд Иванович Авгевич. Он рассказал нам историю, приключившуюся с ним во время полёта на самолёте. Радист выглянул из своей кабины и закричал, что пришла телеграмма на имя Овшевича. Витольд Иванович сказал нам, смеясь, что он чуть не выпрыгнул из самолета.

Зачётная и экзаменационная сессии первого семестра всегда трудные, т.к. вузовская система обучения и контроля знаний отличается от школьной. На кафедре геодезии решили принимать у нас экзамен как принято в школе - у доски, на которой студент писал ответ. Однако это мало помогало, и в дальнейшем от этого отказались. Экзамен принимал довольно строго профессор Николай Иванович Модринский. Например, в нашей группе с первого раза не сдал экзамен Виктор Кузнецов. Николай Иванович протянул ему эккер и предложил построить прямой угол между ним и углом комнаты. Виктор крутил эккер и так, и сяк, но ничего не получалось. После экзамена он запсиховал и решил уходить из института. Мы его уговорили не делать этого, и потом он учился нормально. К сожалению, на втором курсе он умер: у него оказалась опухоль-саркома в брюшной полости.

Смешной эпизод произошел на зачёте по геодезии. Правда, сдававшему зачёт студенту было не до смеха, т.к. преподавательница оказалась без чувства юмора. На вопрос: "Как выполняется техническое нивелирование?" студент ответил, что нивелируют "стометровые колышки". Преподавательница стала возмущаться: "Где вы видели стометровые колышки?" и не приняла зачет.

Лекции по математике нам читал Николай Владимирович Андреевский. У него я получил единственную двойку за всё время обучения в институте. Во время зимней сессии экзамен я сдал на отлично. Т.к. он разрешал на экзамене пользоваться литературой, то на весенней сессии к экзамену по математике я готовился не очень усиленно. Сдавали мы интегрирование, а этот раздел я плохо освоил. Теоретический вопрос я ответил кое-как, а задачу не решил. В результате получил "неуд". Когда пришел сдавать повторно, то вытянул тот же самый билет. Однако, хотя я и знал, как отвечать на него, Николаю Владимировичу мой ответ опять не понравился, и он сказал, что у меня ничего получается. Я решил, что он снова мне поставит "неуд", но он поставил "удовлетворительно". Я до сих пор не могу понять, почему он сказал, что у меня ничего не получается. Может быть, он предполагал, что я хочу пересдать на более высокую оценку, поскольку в предыдущем семестре у меня было "отлично".

Экзамен по геоморфологии принимали Николай Сергеевич Подобедов, который читал нам лекции, и Владимир Владимирович Пиотровский. Николая Сергеевича я почему-то побаивался. Может быть потому, что он как-то дистанцировался от студентов. Я пошел сдавать В.В. Пиотровскому. В билете был вопрос о грязевых вулканах. Владимир Владимирович спросил меня, какой высоты они бывают. Я этого не знал и попытался вывернуться, сказав, что у них разные высоты. Он предложил мне назвать какую-нибудь высоту. На это я опять ответил, что у них разные высоты. Тогда Владимир Владимирович с улыбкой спросил: " Может быть вулкан высотой 300 м?". Я ответил, что грязевой вулкан такой высоты не может быть. Владимир Владимирович с восторгом, поскольку он меня поймал, привел пример такого вулкана и поставил мне четверку. В нашей группе учился немец Ральф Шмидт. Он решил схитрить и сказал, что плохо говорит по-русски. Владимир Владимирович ему ответил по-немецки, что он может отвечать на родном языке. Не только у меня, но и у других студентов остались очень хорошие воспоминания о Владимире Владимировиче Пиотровском.

По этому предмету у нас был зачёт по распознаванию разных типов пород камней. Они мне не давались. Я только два типа пород определял: пирит, т.к. у него были золотистые крапинки, и фосфат, т.к. при ударе у него выделялся специфический запах. Зачёт принимала Вероника Юрьевна Филиппова, с которой я потом несколько лет работал в профкоме института. Зачёт пытался сдать несколько раз, и она, не выдержав, махнула на меня рукой и поставила зачёт. Примерно то же самое у меня было на зачёте по физвоспитанию у Антонины Ильиничны Ступко. Я могу разобрать и собрать прибор или машину, но никогда не мог запомнить в какую сторону и когда нужно двинуть рукой или ногой. Поэтому так и не научился танцевать, хотя и ходил в школе в танцевальный кружок. Антонина Ильинична, в конце концов, также махнула на меня рукой и поставила зачёт.

После первого курса в 1957 г. была практика по геодезии. В то время институт имел один геополигон, расположенный рядом с деревней Манушкино к югу от посёлка Лопасня, который сейчас является городом Чехов. Сейчас вуз имеет две геополигона, поэтому нужно сказать Чеховский или Заокский геополигон. Мы же говорили, что пошли или поехали на геополигон. Студенты располагались не только на геополигоне, но и по деревням. Мы проходили практику в деревне Дедяково, расположенной по другую сторону железной дороги от геополигона. Примерно около 40 минут ходьбы от станции Луч, расположенной в 6 км южнее Лопасни. В деревне располагались четыре наши бригады: две - мужские и две - женские, по пять человек каждая. Наша бригада жила в небольшом домике под соломенной крышей, часть которой над сенями в конце нашей практики снесло ураганом. При этом он сломал две березы перед домом и, как мы потом узнали, на ВДНХ повалил строительный кран. Продукты мы привозили из Москвы по понедельникам. Хозяйка нам готовила еду, а мы только выполняли задания по практике и отдыхали. В середине дня после обеда, когда была жара, мы спали или делали камеральные работы. Однажды после обеда мы сидели перед домом и пили чай. В это время мимо проезжал заведующий практикой Моисей Абрамович Гиршберг. Он вышел из машины и попросил показать наши материалы. Мы их показали, угостили его чаем и он, похвалив нас за хорошую работу, уехал. Однако к концу практики у нас случился прокол. Мы выполняли техническое нивелирование и колышки забивали по краю поля, а на нём начался сенокос. Пока мы прокладывали прямой ход, часть колышков у нас пропало. Мы их восстановили, но в обратном ходе высоты уже были другие. Время поджимало. Стали решать, что делать. Прокладывать ход снова времени не было. Я взял журнал, сел под березками, которые ураган потом снёс как свидетелей, и "проложил" обратный ход, согласующийся с прямым ходом. По этим результатам мы вычертили профили. Зачёт у нас принимал Юрий Васильевич Мохов. Мы побаивались, что он заметит, как мы "сделали" нивелирование, но он поставил нам "отлично".

В нашей бригаде был страстный грибник Миша Крылов и китаец Цзя Юйчен, который никогда не ел грибов. Миша собрал грибов, хозяйка их пожарила, и мы с вином их быстро "умяли". Ночь мы не спали, потому что нашему китайцу было плохо. У него поднялась температура. Скорей всего печень среагировала на белковые, содержащиеся в грибах. Мы не знали, что с ним делать, но к утру температура спала, и Юйчен пришел в норму. После этого он не мог видеть грибов. Когда мы их ели, хозяйка готовила ему что-нибудь другое. Он был счастлив, когда она варила рисовую кашу.

Посредине деревни Дедяково проходил глубокий овраг. Мы его снимали при помощи мензулы. После сдачи зачета четыре наши бригады собрались, чтобы отметить это событие. Когда стемнело, а веселье было в разгаре, я заметил, что один из ребят отсутствует. Я вышел на улицу и стал его звать. Он мне ответил из оврага. Я спросил, что он там делает, а он мне ответил, что ходит по нашим горизонталям. Вот что может сделать с человеком геодезия, если он в темноте научился находить горизонтали.

Когда мы учились на втором курсе, ректором стал заведующий кафедрой высшей геодезии Пётр Сергеевич Закатов. Он был высокого роста и, когда шёл среди студентов, возвышался над ними на голову. Пётр Сергеевич читал нам курс по высшей геодезии. Он предоставил студентам возможность задавать вопросы ректору. В розовом зале был повешен ящичек, в который студенты опускали записки с вопросами к ректору. Раз в семестр, обычно перед сессией, в актовом зале собирался практически весь институт. Пётр Сергеевич зачитывал записки и отвечал на них. Много вопросов было по учёбе, но были и на житейские темы. Две записки я запомнил. Они были написаны явно девушками. Тогда среди девушек большого увлечения курением не было. Кто курил, старался этого не показывать, даже на полигоне прятался в кустах. В записке был вопрос "Может ли девушка курить?". Пётр Сергеевич своим бархатным голосом сказал, что он человек старого воспитания и ему больше нравится, когда девушка не курит, и, кроме того, это плохо сказывается на здоровье. Во второй записке был вопрос "Может ли девушка первой объясниться в любви?". Пётр Сергеевич, упомянув, что принято, чтобы юноша первым объяснился, сказал примерно следующее: "Если девушка видит, что юноша - хороший человек, но очень стеснительный, то пусть объясняется, вцепляется в него и не отпускает". Аудитория очень смеялась.

На втором курсе лекции по методу наименьших квадратов читал Абрам Иванович Мазмишвили. Он защитил докторскую диссертацию, используя матричный аппарат, поэтому излагал нам материал с помощью матриц. А мы операции с матрицами плохо понимали, поэтому лекции воспринимали с трудом. Учитывая это, на экзамене Абраму Ивановичу помогала Ирина Михайловна Блудова. К ней шли сдавать те, кто с матрицами испытывал затруднения. Лекции Абрам Иванович читал в аудитории 53. В то время в этой аудитории пол был горизонтальный, а не горкой, как сделали потом. Рассказывая материал, Абрам Иванович ходил по проходу и, дойдя до последних рядов, смотрел, видно ли студентам то, что он написал на доске. Однажды он начал читать лекцию, а я смотрю, что этот материал он излагал на прошлой лекции. Стал поворачиваться к соседям и спрашивать, так ли это. Я сидел на первом ряду и Абрам Иванович заметил мои манёвры и спросил: "Ты чего вертишься?". Я встал и говорю, что этот материал Вы читали на прошлой лекции. Он подошёл ко мне, посмотрел мою тетрадь и говорит: "Ну и что, я читаю лекции на нескольких потоках, мог перепутать". Абрам Иванович любил шутки. Например, на практике он любил подойти к бригаде студенток, грозным голосом спросить: "Почему у Вас в траве лежит оптическая ось?" и с улыбкой наблюдать, как студентки ищут в траве эту ось. Но не только этим запомнился Абрам Иванович. Когда я уже работал и сдал статью в журнал "Известия вузов. Геодезия и аэрофотосъёмка", Абрам Иванович в это время был ответственным редактором. Он меня вызвал к себе и посоветовал, как лучше написать статью. А.И. Мазмишвили имеет большие заслуги перед МИИГАиК. Являясь его директором в предвоенные годы, он фактически сформировал его в том виде, в каком он существовал до 70-х годов.

Практику в 1958 г. после второго курса мы проходили в деревне Пешково, расположенной рядом с деревней Дедяково. Каждое утро преподавательница кафедры физвоспитания Валентина Ильинична Пухаева пыталась выводить нас на физзарядку, но ей это удавалась с трудом и, в конце концов, она прекратила свои попытки. Запомнилась её попытка принять у нас зачёт по плаванию. Недалеко была речушка, как говорится, "курица в брод перейдёт". Мы ей говорим, что здесь нельзя плавать, а она ответила: "Вы трусы замочите, а я поставлю зачёт". Кто-то из нас сострил, что мы можем сделать это и на берегу. Посмеялись, нашли более-менее глубокое место, поплескались, и проблема была решена.

Часть наших девушек проходила практику в деревне Кулаково, расположенной около геополигона. Был день рождения кого-то из них, и мы пошли к ним отмечать это событие. Там был местный парнишка, который часто к нашим девушкам захаживал. Один из наших ребят решил, что местным здесь нечего делать и предложил ему уйти. Тот обиделся и пошел собирать своих ребят. Когда мы стали выходить из дома, они набросились на нашу передовую группу. Образовался клубок. У наших ребят сломали гитару и забросили в пруд. Местному парнишке, который был у нас, разбили голову. После этого обе группировки разбежались. Все это было так стремительно, что не все поняли, в чём дело. В то время, когда мы разбирались, что произошло, увидели, что парнишка с забинтованной головой проехал на велосипеде в сторону железнодорожного переезда около станции Луч, через который нам нужно было переходить. Мы решили, что поехал собирать ребят, чтобы встретить нас у переезда. Однако когда мы подошли к переезду, никого не было, и мы благополучно вернулись к себе. На следующий день кто-то проявил инициативу - отомстить местным за нападение на нас. Собрались не только наши ребята, но и из других бригад, проживающих в деревнях Пешково и Дедякова. Вооружились кольями и пошли в Кулаково, но днём местные ребята работают, поэтому наши походили по деревне с воинственным видом и вернулись домой.

На третьем курсе у нас начались занятия по фотограмметрии. Лекции читал профессор Алексей Степанович Скиридов. Он являлся на кафедре "серым кардиналом". Если Фёдор Васильевич Дробышев выполнял общее руководство кафедрой, то А.С. Скиридов контролировал учебный процесс. Алексей Степанович - один из тех, кто закладывал основы отечественной фотограмметрии и способствовал её развитию в течение сорока лет. В 1927, 1929 и 1933 гг. А.С. Скиридов получил авторские свидетельства на разработки по автоматическому вычерчиванию горизонталей, которые на много лет опередили развитие фотограмметрического приборостроения. Только через 70 лет с помощью компьютерной техники эта задача была частично решена. Он много сделал в разработке теории фототриангуляции и постановке практических работ по построению сетей фототриангуляции на стереофотограмметрических приборах. Он продолжал эти работы до своей смерти в 1963 г. А.С. Скиридов опубликовал около 40 научных трудов, среди них 3 учебника. В 1931-1932 гг. А.С. Скиридов был помощником заведующего фотогеодезическим отделением МИИГАиК, а с 1941 г. по 1949 г. - деканом аэрофотогеодезического факультета.

А.С. Скиридов был требовательным преподавателем. На экзаменах не допускал использования шпаргалок, а если их обнаруживал, то ставил "неудовлетворительно" без разговоров. Его учебники для своего времени были хорошо написаны, хотя в них не был использован такой прогрессивный математический аппарат как векторная алгебра и матричное исчисление. Я учился у него в конце 50-х - начале 60-х годов, т.е. в последние годы жизни Алексея Степановича. Мне кажется, что он не почувствовал изменение студенческой аудитории, которое имело место между сороковыми и пятидесятыми годами. В послевоенные годы аудитория была взрослой, прошедшей войну, отставшей в теоретической подготовке. В 50-е годы аудитории стали заполнять выпускники школ со свежими знаниями, более сытые и обеспеченные. Например, на одном из первых практических занятиях он достал апельсин и сказал, что первый, кто нарисует горизонтали, получит этот апельсин. Мы сказали, что пришли сюда учиться, а не соревноваться за апельсин. Тогда Алексей Степанович сказал, что раз так, то он сам его съест, что и сделал. Алексей Степанович обладал жёстким характером, который порой мешал ему в преподавательской деятельности. На одном занятии он написал на доске вывод уравнения. В нашей группе учился венгр Ласло Молнар, который встал и сказал, что этот вывод можно сделать проще и быстрее. На это Алексей Степанович заявил, что когда молодой человек будет профессором, тогда и будет делать вывод так, как он считает нужным. На другом занятии при изучении стереометра А.С. Скиридову помогала Валентина Ивановна Захарова, которая только недавно начала преподавать. Алексей Степанович начал объяснять устройство стереометра, а так как группа была большая, Валентина Ивановна собрала вокруг себя половину группы и тоже начала объяснения. Увидев это, А.С. Скиридов ее отчитал, не считаясь с тем, что присутствуют студенты. Он заявил, что все должны слушать только его.

В отношении фотограмметрических приборов Алексей Степанович придерживался мнения, что прибор должен быть массивным и большим, чтобы измерения снимков проводились с ошибкой не более 0,02 мм. Поэтому его любимым прибором был стереопланиграф фирмы К. Цейсс, однако с точки зрения оператора-фотограмметриста работать на нём было неудобно, и к тому же он занимал много места. После войны по чертежам стереопланиграфа С-5 была выпущена небольшая партия этого прибора под названием СПБ (стереопланиграф большой). Один из них был на кафедре фотограмметрии. Два стереопланиграфа С-4 и СПБ стояли в аудитории 107. Мне рассказали один смешной случай. В инструментарии стереопланиграфа С-4 был большой деревянный насос. На кафедре работала лаборантка Фрида Григорьевна. Как-то Алексей Степанович заходит в аудиторию и видит, что Фрида Григорьевна этим насосом сдувает пыль с прибора. Он её спросил, что она делает. Так как Фрида Григорьевна вместо буквы "ы" выговаривала букву "и", её ответ был следующим: "Я пиль сдуваю". На что Алексей Степанович ей ответил: " Фрида Григорьевна, пиль нужно вытирать, а не сдувать".

В середине 50-х годов были созданы отечественные приборы: стереопроектор и стереограф, на которых создавались топографические карты до конца 20 века. Мне рассказывали, что, когда Ф.В. Дробышев выставил стереограф на демонстрацию, А.С. Скиридов ознакомился с ним и сказал: "Фёдор Васильевич, когда Вы прекратите создавать приборы с приближёнными решениями?". В то время, когда я уже начал работать на кафедре, на международной выставке Фёдору Васильевичу понравился итальянский прибор: стереомикрометр Сантони, потому что у него ручные штурвалы были заменены стальным шариком. Этот прибор соответствовал стереометру Дробышева. Он был сравнительно небольшой, имел пространственный пантограф, стоял на полу на трех ножках и внешне вызывал впечатление чего-то неустойчивого и хлипкого. Я стоял у прибора и изучал его, когда подошел Алексей Степанович. Он осмотрел его, заглянул в окуляры, покачал прибор и, махнув рукой, ушел из аудитории.

Из моего личного общения с А.С. Скиридовым я могу упомянуть два момента. Первый имел место в конце моего обучения в институте, когда Алексей Степанович снял с защиты мою дипломную работу. Она была посвящена сравнению характеристик новых аэрофотоплёнок Тип-17 и Тип-18 с используемой на производстве фотоплёнкой Тип-10. Кафедра аэросъёмки установила на самолете несколько малоформатных фотокамер, которые одновременно фотографировали миру на земле, но руководитель моей дипломной работы доц. Юрий Николаевич Кузнецов меня об этом не поставил в известность. Поэтому, когда Михаил Дмитриевич Коншин спросил меня, почему я сравниваю фотоплёнки, экспонированные в разных условиях, я не смог дать вразумительного ответа. Мне стали задавать вопросы Ф.В. Дробышев и другие члены экзаменационной комиссии. Когда А.С. Скиридов спросил, на каком основании я делаю вывод, что точность измерения точек на новых фотоплёнках будет выше, я ничего умного не придумал, как ответить, что мне не хватило времени. После этого Алексей Степанович сказал, что незаконченную работу на защиту выносить нельзя и предложил её снять. Мой руководитель не был на защите, за что он получил выговор от заведующего кафедрой аэросъёмки Бориса Николаевича Родионова. Юрий Николаевич вместе со мной и доцентом кафедры фотограмметрии Леонидом Николаевичем Васильевым просмотрели все фотоплёнки и нашли два перекрывающихся снимка. Я на стереокомпараторе десять раз навел марку на поверхность стереомодели, рассчитал средние квадратические ошибки измерения координат и параллаксов. Все это оформил на отдельном листе и вклеил его в дипломную работу. Её рассматривали уже без меня и поставили "хорошо", хотя Алексей Степанович, как мне сказал декан факультета Александр Иванович Сухов, предлагал поставить "отлично". Второй момент связан с последними словами, которые Алексей Степанович сказал мне в своей жизни. Это было примерно за два дня до его смерти. Я вышел в коридор и увидел, что он не может открыть замок на двери кафедры. Я подошёл и открыл замок. Алексей Степанович похлопал меня по плечу и сказал: "Опытный взломщик".

После третьего курса в 1959 г. у нас были учебные практики по астрономии, высшей геодезии, фотограмметрии и аэрофотосъёмке. В результате всё время приходилось переезжать с одного места на другое. Кроме того, после третьего курса ребята выезжали в военный лагерь. Т.к. у меня в детстве была серьезная операция на животе, я в лагерь не поехал, и меня сделали "бабьим комиссаром", поставив бригадиром в бригаде из девушек. Девичий контингент на разных практиках менялся: были девушки не только из моей группы, но и из других. По особому графику бригада проходила практики по фотограмметрии и аэросъёмке. Лётную практику нам удлинили на неделю, т.к. в бригаде были члены научного кружка кафедры аэросъёмки.

С астрономической практикой нам не повезло. Всю неделю, что мы находились на геополигоне, лил дождь. Только в последний день выглянуло солнышко, и мы смогли выполнить часть наших наблюдений. Правда, я никак не мог одновременно наводить биссектор и отсчитывать время. В конце дня мы уехали с практики и зачёт по ней сдавали в сентябре в здании институтской обсерватории, которую снесли при строительстве общежития и нового корпуса. На практике по высшей геодезии мы выполняли измерения на пирамиде, расположенной в поле в 3 км от деревни Новосёлки. У нас был теодолит ТТ 2/6. Он был большой, со съёмной трубой, упаковывался в два ящика, которые нужно было поднимать на канатах, используя блок. Мне с ним ещё раз пришлось иметь дело на производственной практике после пятого курса. У этого теодолита в одном отсчётном устройстве оказалась плохая фокусировка, и деления лимба при движении головы зрительно смещались относительно биссектора. Наш руководитель, я не помню его фамилии, попытался устранить неисправность, но сделал ещё хуже. В результате пришлось ждать, когда привезут новый теодолит. Выполнив измерения, мы переехали на геополигон, где проложили нивелирный ход 2-го класса. Чем-либо особенным эта работа не запомнилась. Единственное, что вспоминается, наш руководитель учил нас культуре ведения записей в журнале, т.к. одна из девушек нашей бригады переправляла записи поверх прежних.

Практику по фотограмметрии мы проходили в деревне Новоселки, которая расположена на дороге, ведущей от станции Лопасня в деревню Мелихово, где располагается дом-музей А.П. Чехова. Руководил практикой доцент Владимир Владимирович Кислов - прекрасный специалист, с большим практическим опытом как в фотограмметрии, так и в дешифрировании, участник войны и с прекрасным чувством юмора. Он потом мне рассказывал много эпизодов из своей жизни и передал мне курс по фотограмметрии на картографическом факультете. Владимир Владимирович читал не только курс по фотограмметрии, но и по дешифрированию. Практика прошла нормально, запомнился только один бытовой эпизод. Лето стояло жаркое и девушки надели легкие платья, особенностью которых было то, что сзади от поясницы до шеи ничего не было. Владимир Владимирович обошел девушек вокруг, осмотрел их и сказал, что спереди все хорошо, а вот сзади одни веревочки. Было много смеха. Чтобы он сказал сейчас, увидев современные наряды.

Лётная практика проходила в г. Сумы Харьковской области. Там наши девушки перед полетом одевали шаровары. Для местного населения это было потрясением. Когда мы шли по улице, некоторые прохожие показывали пальцами на них и называли их "московскими стилягами". Они знали, что есть стиляги, но не представляли, как они выглядят. Летали мы на самолётах Як-12 и Ан-2. На Як-12 мы совершали ознакомительные и ориентировочные полёты, а на Ан-2 выполняли аэросъёмки в среднем и крупном масштабах. При первой аэросъёмке в среднем масштабе я определил угол сноса и интервал фотографирования и передал их девушкам. Они рассчитали курсовые углы и сообщили их летчику, а затем на маршрутах включали и выключали фотокамеру. Первые два маршрута у нас получились хорошо, но потом изменился ветер, а я уже за этим не следил. В результате межмаршрутные перекрытия нарушились или, говоря производственным жаргоном, мы получили "штаны". Летчик был опытный, но он нас не поправил, так как ему это не разрешало наше начальство. Крупномасштабная съемка запомнилась другим. Мы полетели после дождичка. Солнце нагрело землю. В приземном слое воздуха была сильная турбулентность, а мы летели на высоте 300 метров. Кроме того, маршруты были короткими, и самолет больше летал не по прямой, а на разворотах. Короче, нас укачало прилично. Одна девушка свалилась без чувств. Когда самолет сел, мы её вынесли и положили на травку, чтобы пришла в себя.

Летная практика в Сумах всегда студентам нравилась. Кроме романтики полётов там была речка. Полеты были утром, но не каждый день. Времени для купаний и развлечений хватало. Так как наша практика длилась на неделю больше, руководство решило нас взять в Киев, совместив этот полёт с учебным полётом по ориентированию. Перед полётом мы забрались в Ан-2, посидели в пилотских креслах, изображая из себя героев воздуха. Моя будущая супруга на штурвале командира корабля нажала какую-то кнопку, и что-то загудело и стихло. После этого её из кресла как ветром сдуло. Пришли летчики и наши руководители: Ян Львович Зиман, Евгений Петрович Аржанов, Ю.Н.Кузнецов, и мы полетели. День был жаркий, корпус самолета нагрелся, и внутри него было еще жарче, чем снаружи. Фотокамера была снята, люк открыт, и мы все сели на пол в конце салона у этого люка. Из него дул хоть и горячий, но все же ветер. Пришел к нам и второй пилот. И вдруг мотор стал давать сбои, самолет задергался и клюнул носом. Второй пилот так рванул в кабину, что буквально пролетел по воздуху. Работа мотора вошла в норму, и вскоре мы прилетели на аэродром антоновского авиазавода в Киеве. Нас отпустили в город. Мы посетили Лавру и вернулись на аэродром. Я подошел к командиру самолета и спросил, что случилось в воздухе. Он, смотря мне в глаза, удивленно спросил, а разве что-то было. Мне пришлось согласиться с тем, что я ошибся. После этого я своей будущей супруге посоветовал не трогать пальчиками технику, которую она не знает.

Лётная практика закончилась двумя неприятными эпизодами. Наша бригада жила в доме, где сразу после входа человек оказывался перед картиной в рост человека, на которой был изображен Христос на кресте. Хозяйка изображала богобоязненную прихожанку. Девушки жили в большой комнате, а я ночевал на чердаке, на сене. Не задолго до окончания практики одна из девушек уехала раньше времени. Хозяйка этим воспользовалась и вытащила из чемодана моей будущей супруги деньги, которые она взяла с собой, чтобы после практики сразу уехать отдыхать в Сочи. Хозяйка божилась, что не брала этих денег, открывала передо мной ящики и говорила, что деньги взяла уехавшая студентка. Как говорится, не пойман, не вор. Второй эпизод связан с нашим отчетом. Лаборантка дала девушкам чей-то отчёт, откуда они взяли описание географии места практики. Переписывать надо тоже уметь, а они переписали дословно. Отчёт увидел кто-то из ребят и тоже также переписал. Оба отчёта одновременно были сданы заведующему практикой Я.Л. Зиману. Он сразу увидел это безобразие, отчитал нас и поставил нам за практику четвёрку.

В 1960 г. после четвертого курса я поехал на производственную практику в Свердловскую область, в отряд, который стоял в 200 км северней Свердловска под Алапаевском, в Верхней Синячихе. В Свердловском предприятии в то время проводили топографические съемки в масштабе 1:25000 методом дифференцированных процессов. Однако в равнинных залесённых районах было трудно рисовать горизонтали на стереометре. В связи с этим в предприятии решили путём прокладки нивелирных и мензульных ходов набирать дополнительные высотные опознаки на пересечениях просек и открытых участках и дали такому комплексу работ название "метод сочетания". Вот этими видами работ и занимались бригады, в которых я работал. Первые мои выходы в тайгу имели как положительные последствия, так и отрицательные. Дело было в мае, и под водой еще был лёд. Хотя я был в сапогах, однако в болотистой местности это мало помогает. Через некоторое время они промокают, а со временем носки сапог прорезаются травой. Хотя в этом есть даже преимущество. Вода не стоит в сапоге, а вливается и выливается. В результате через несколько дней у меня развился такой насморк, что я не мог дышать. Вылечили меня в бане. Когда я в неё вошел, кто-то плеснул на раскалённые булыжники воду. У меня перехватило дыхание. Я сел на пол, т.к. там было прохладнее. Из носа вылетела вся дрянь, которая там скопилась. Меня подняли и снова плеснули водой на булыжники. Все повторилось. После бани во время ужина я выпил полстакана водки и пошел спать на сеновал. Хотя ночи были холодные, после такого лечения я о насморке и не вспоминал до приезда в Москву. Другим последствием хождения по болотам было то, что из-за прыганья с кочки на кочку заболела на левой ноге мышца, расположенная у колена. В результате я не мог сгибать ногу и ходил, приволакивая её, но со временем мышца вошла в норму. Однако в последствии она иногда напоминала о себе.

Большое впечатление оставила клюква. Такую клюкву я не ел ни до этого, ни после. Клюква была крупная. После зимних морозов в ней не чувствовалось кислоты. Во рту она лопалась, и сок можно было сравнить с шампанским. Ближе к осени созрели ягоды. На одной поляне черники было столько, что, не сходя с места, я наелся ею "до не могу". Там были прекрасные места, но всё портила мошкара, комары, гнус. На лошадей было жалко смотреть. Они прижимались к костру, в который сверху был положен мох для создания дыма. Эти комары так меня накусали, что потом я не обращал внимания на их подмосковных сородичей.

Вспоминается моя встреча с белкой. Я шёл по тайге и увидел белку, которая сидела на ветке и рассматривала меня. Я поднял с земли шишку и, не целясь, бросил её в белку. Шишка пролетела мимо, и я пошёл дальше. Но белка, видно, на меня сильно разозлилась. Она стала прыгать по веткам следом за мной и на своём трескучем языке, наверно, костерила меня, поминая всех моих родичей. Я остановился, и она остановилась и замолчала. Я ей сказал: "Ну, извини меня дурака". Белка выслушала, повернулась и запрыгала по веткам обратно, а я пошёл своей дорогой. Вот скажите после этого, что животные следуют только своим условным рефлексам.

Эта практика была обильна на бытовые эпизоды. Однажды я сильно испугался и до сих пор не пойму почему. Как-то мы прокладывали нивелирный ход по просеке, которая заросла высокой травой. При работе в лесу впереди всегда идет рабочий, который топором срубает ветки, кусты, мешающие наблюдению реек. Мне надоело стоять у нивелира, я взял топор у рабочего и пошел впереди. Неожиданно трава расступилась, и слева у куста я увидел скелет, вернее груду костей. Грудная клетка лежала непосредственно у куста. Я с испугу проскочил это место и крикнул ребятам, что там лежит скелет. Я стоял и видел, что они тоже это место проскочили. Не помню, чтобы в бригаде было обсуждение, кто это был.

Другой случай был во время ночёвки в тайге. Мы нашли родник и недалеко от него на сухом месте развели костёр. Примерно на границе света и тени, между костром и родником лежало бревно. Я сел на него, чтобы снять мокрые сапоги, и услышал за спиной шуршание лежащей на земле листвы. Кто-то шёл размеренным шагом, загребая листву. Я повернулся и попытался рассмотреть в темноте, кто же идет, но не было видно. В это время члены бригады обратили внимание на моё странное поведение и спросили, в чём дело. Я им сказал, что кто-то идёт у родника. Они подошли ко мне, но тоже ничего не увидели. Тем временем шаги удалились. Все сели у костра и кто-то сказал, что неплохо бы попить чаю, но никто не взял чайник и не пошёл к роднику. Тогда я взял чайник, достал свой охотничий нож, открыл его и пошёл за водой. Сейчас я понимаю, что поступок с ножом был большой глупостью и показывал мою городскую неопытность. Если это был медведь или лось, то тот или другой меня изувечил бы вместе с моим ножом. Уж если и брать с собой какое то оружие, то хотя бы топор, который тут же лежал на земле. Когда я пошел, кто-то из бригады ехидно мне сказал, что когда меня схватит медведь, я должен сразу закричать, чтобы они успели убежать. Дойдя до родника, я набрал воды и, вернувшись к костру, подвесил чайник над огнём и с гордым презрением обозвал их несчастными трусами. Утром мы пытались найти следы, но листва лежала таким толстым слоем, что мы ничего не нашли, да и следопыты мы были никудышные.

Вспоминаются две ночёвки подряд. Вечером мы вышли на участок, где был вырублен лес, и увидели небольшой домик. Когда мы вошли в него, то обнаружили печку-буржуйку и узкую лавку вдоль стены. В это время стал накрапывать дождь. Мы быстро натаскали сена, разожгли печку, поужинали и легли спать на сено. Я лег с краю, но на мою беду надо мной стала протекать крыша. Тогда я лёг боком на лавку, а под голову положил полевую сумку бригадира с документами. Проснулся я оттого, что кто-то меня ощупывает. Оказалось, зачем-то бригадиру понадобилась сумка. Мы высказали свое мнение друг о друге и легли по своим местам. Утром бригадир стал выяснять, зачем я лёг на узкую лавку среди ночи. Я объяснил, что на меня текло с крыши. Он заявил, что сказал бы нам, и мы подвинулись. На это я ответил, что не хотел их будить. Мой благородный поступок был оценен, и все стали подшучивать над бригадиром, зачем он стал искать сумку среди ночи. Однако эта история имела продолжение следующей ночью, которую мы провели в деревенском доме. После ужина хозяева ушли на свою половину, а моя бригада, расстелив чехлы от спальных мешков, легла на полу. Я же лёг на лавку у печки. Проснулся я оттого, что мои руки чешутся. Включив фонарик, я увидел, что по мне бегут клопы, а в щелях печки шевелят усами тараканы. Стряхнув с себя эту нечисть, я перешел на другую лавку, которая стояла у противоположной стены, у двери. Долго не мог заснуть, но когда заснул, то проснулся от жжения в руках. Зажег фонарик и опять увидел на себе и на стене тех же насекомых. Тогда, схватив чехол, я вышел из дома, который имел форму буквы П, и вдоль стен шла галерея. На противоположной стороне располагалась хозяйственная часть дома, а на её чердаке лежало сено. Завалившись на него, я заснул глубоким сном. Разбудили меня крики. Это звали меня. Бригадир набросился на меня, что я вторую ночь брожу. Я ответил, что меня заели клопы. Тут хозяин поднял крик, что никаких клопов у них нет. Чтобы замять зарождающийся скандал, я сменил причину и сказал, что привык спать на свежем воздухе. Потом надо мной всю дорогу потешались.

Другая история, связанная с ночёвкой в деревне, была следующая. Мы две ночи провели в тайге, а на третью вышли к деревне. Она располагалась вдоль леса, а между домами и лесом были огороды. Мы посмотрели, у какого дома из трубы идёт дым, и через забор и огород пошли к дому. В окне дома я увидел, что на нас с испугом смотрят две старушки. Надо сказать, что вид у нас был далеко непарадный. Мы были небритые, сапоги, куртки, шаровары - рванные. Впереди шли двое рабочих с топорами на плечах. Рейки и штатив мы оставили в лесу. Их никто не взял бы, а нивелир бригадир положил в рюкзак. Правда, мы один раз оставили рейки и штатив недалеко от посёлка, в котором жили, так их нам принесли с пояснением, что мы их забыли. Пришлось поблагодарить за эту медвежью услугу. Когда рабочие первыми вошли в дом и поздоровались, ответа они не получили. Я вышел из-за рабочих и увидел сидящих на лавочке испуганных старушек. Тогда мы представились геологами, и старушки сразу же повеселели. Называться там геодезистами, топографами бесполезно. Большинство местные жителей о таких специалистах не имеют представления, а вот геологи, которые ищут золото, им понятно. Потом старушки объяснили свой испуг. Они думали, что мы беглые из лагеря, который был недалеко.

Когда на пятом курсе у нас началась весенняя экзаменационная сессия, в космос полетел Ю.А. Гагарин. Этот полёт произвел на меня большое впечатление. Нам предстоял экзамен по применению радиометодов в аэросъёмке. Поскольку я занимался в кружке на кафедре аэросъёмки, то чувствовал себя уверенно, хотя некоторые вопросы еще не были отработаны. Перед подготовкой к экзамену я решил прогуляться и зашел в Центральный магазин военторга, где в секции телевизоров увидел передачу о полёте Ю.А. Гагарина. После этого мне было не до подготовки к экзамену. Экзамен принимал Ян Львович Зиман. Он выслушал меня, а потом спросил: "Ты готовился?". Я, как каждый студент в такой ситуации, сказал, что готовился. После этого Ян Львович встал и ушёл из аудитории. Ребята мне разъяснили, как нужно отвечать. Когда Ян Львович вернулся, я, конечно, ответил правильно, и он мне поставил тройку, которая пошла в диплом.

В 1961 г. после пятого курса производственную практику я проходил в Павлово-Посадской экспедиции, где выполнял измерения на пунктах триангуляции 2 и 3-го классов, расположенных во Владимирской, Ивановской и Костромской областях. Вначале меня поставили помощником наблюдателя. Бригада выехала на автомашине во Владимирскую область. Проехали Владимир, Боголюбово, знаменитую церковь на Нерли, на пароме переправились через реку и въехали в лес, где стоял сигнал высотой 40 м. Вначале его построили высотой в 30 м, а потом надстроили 10 м. В связи с этим его жесткость была ниже. Пока я поднимался, у меня дрожали руки и ноги. Когда же я поднялся на площадку наблюдателя, то обнял столик и, чувствуя, что сигнал подо мной качается, подумал, что отсюда уйти не смогу. Со временем я привык к высоте. Только не мог влезать на крышу сигнала, чтобы обмотать барабан белой бумагой, что делали в случае плохой видимости на фоне леса.

Через некоторое время меня поставили во главе бригады и дали автомобиль-вездеход. С сигнала на сигнал мы ездили, используя топографическую карту, на которой строители сигналов нанесли красным карандашом их положения. Подъезжая к одному из сигналов по дороге, указанной на карте, мы оказались на холме, а сигнал стоял на соседнем холме. Дорога вела в низину, между холмами, и имела явно не проезжий вид. Шофер сказал мне, что мы внизу завязнем. Дело было к вечеру, двигаться по окружной дороге не хотелось, и я, чувствуя себя начальником, сказал шоферу, что у нас вездеход, а он хороший шофер, поэтому поехали. Конечно, машина села на мосты. Попытка вытащить её собственными силами ни к чему не привела. Недалеко работал трактор. Шофёр пошел и договорился с трактористом. Я заплатил ему, и он нас вытащил, предварительно по-русски объяснив, что тут давно никто не ездит. Пришлось в темноте ставить палатку, готовить ужин на костре, а утром по хорошей объездной дороге мы быстро доехали до сигнала.

В 1962 г. я окончил аэрофотогеодезический факультет и был распределён на должность ассистента кафедры фотограмметрии. Вообще-то я не предполагал стать преподавателем, тем более на кафедре фотограмметрии, т.к. всё время занимался в кружке кафедры аэросъёмки. Заведующий кафедрой аэросъёмки Борис Николаевич Родионов попросил ректора П.С. Закатова оставить на кафедре двух студентов: меня и Юру Фивенского, который потом перешёл работать в МГУ и, к сожалению, в этом году ушёл из жизни. Одновременно заведующий кафедрой фотограмметрии Ф.В. Дробышев тоже обратился с просьбой распределить на кафедру выпускника Аэрофака, который будет ему помогать при создании приборов. Учитывая просьбу Ф.В. Дробышева, меня распределили на кафедру фотограмметрии, на которой я работаю почти полвека и не жалею, что судьба так мной распорядилась.

Ноябрь 2010 г.

Заставка